В общем вот статья в двух частях. Всех серьезно изучавших историю России и Церкви приглашаю оценить текст в комментариях, а остальных - просто насладиться для общего развития. Соответствует ли текст действительности? Одобряете ли вы описанное положение дел?
Убедительно прошу не зацикливаться на причинах, побудивших автора к написанию статьи (он о них говорит в начале) и на словах про "реинкарнацию церковно–государственного монстра" в конце.
Обе части выкладываю здесь под катом, но рекомендую все же почитать тексты на "родной" площадке - там комменты с ответами автора на вопросы, ссылки на другие статьи и всякое другое интересное). Раз, два.
Исторические аналогии — сомнительная штука, и они не годятся для предсказания будущего. Но бывают моменты, когда аналогии так и рвутся наружу. Типичный пример — происходящее на наших глазах превращение православия в государственную религию. К чему приведет слияние церкви и государства?
Мой небольшой обзор посвящен тому, к чему привело слияние церкви и государства в позднеимперской России. Рассказ посвящен итогу синодальной эпохи, то есть только царствованию Николая II, ни к какому другому времени мое описание не относится. Еще раз подчеркну — я далеко не уверен в том, что современные события будут повторно развиваться таким же образом.
Главное, что нужно знать о контексте описываемых социальных явлений, это то, что "общественность", то есть люди со средним и высшим образованием, к началу 20 века почти полностью отошла от традиционного стиля православной религиозности. Образованный класс приблизительно поровну разделялся на открытых атеистов, деистов ("что–то такое есть, но не так узко, как учат в церкви") и формальных православных, которые не критиковали веру, но сами не исполняли обрядов, не ходили в церковь и не молились. Вера исчезала на глазах, и чем моложе был человек, тем с большей вероятностью он был атеистом.
Как чувствовали себя эти новые атеисты и деисты (формально числившиеся в православном исповедании) в мире, где церковь и государство были одним целым? Насколько православие сумело их допечь? Для начала мы разберем реальные проявления православия в публичной жизни, а затем перейдем к жизни частной и семейной.
Православие и образование. Закон Божий изучался в начальной, средней и высшей школе на всех годах обучения. В среднем, несчастным учащимся приходилось его зубрить по два урока в неделю. Каковы были последствия такого непрерывного православного обучения и какую реакцию оно вызывало?
Если говорить о результатах, то с точки зрения консерватора они были ужасны: чем дольше человек учился, тем меньше была вероятность, что он останется религиозным. Для людей с высшим образованием вера в том виде, который пропагандировался в учебном курсе (то есть с соблюдением обрядов) была уже курьезной редкостью.
Почему это происходило? Может быть, законоучителя умели как следует достать учащихся? Отнюдь нет. Закон Божий в средней школе был вялым и скучным предметом, священники преподавали его без энтузиазма, но зато, как правило, не требовали от детей ни внимания, ни знаний, ни уж, тем более, каких–то результатов в плане появления реальной веры. Ходить на эти уроки было нужно, а вот слушать, запоминать и тем более готовиться дома не требовалось. Экзамены были фикцией, отличникам всегда ставили высшие оценки (чтобы не портить аттестат), а всем остальным хорошие.
Если Закон Божий можно сравнить с каким–либо современным предметом, то это ОБЖ, в котором мы видим то же сочетание бессмысленности и нестрашности. Измученные лютой, огромной по объему латынью гимназисты обычно просто не обращали внимания на беззубый Закон Божий.
В высшей школе Закон Божий превращался в просто фикцию. Ходить на занятия было уже не надо, а хорошую оценку на экзамене ставили всякому, кто выдавил из себя пару связных фраз (удовлетворительную оценку — тому, кто не смог сделать и этого).
И только в начальной церковно–приходской школе в некоторых случаях детей учили Закону Божию чуть более серьезно. Но эта школа была короткой, трехлетней, и вней не учили серьезно ничему; да и вообще, учить маленьких и еще не научившихся читать детей религии рановато. А вот в земской школе (это была конкурентная по отношению к церковной школьная сеть) учителя обычно относились к Закону Божию и законоучителю плохо, и эта дисциплина обычно была задвинута в угол.
Как вообще получилось, что Закон Божий в образовании показал практические результаты, настолько отличные от изначальных намерений властей? На мой взгляд, основной причиной было отсутствие должным образом идеологизированных учителей. Священники, которым поручалось это преподавание, традиционно не умели и не любили что–либо объяснять (проповеди они тоже читали неохотно, и чаще всего по книжке), не интересовались убеждениями и внутренним миром верующих всех возрастов (платные требы их привлекали больше) и, главное, совсем не поддерживали казенный курс на насильное запихивание в детей православия. На их совершенно верный взгляд серьезно учить можно было лишь того, кто сам желает учиться. В практической плоскости священники были плохими учителями потому, что они были совместителями, у них были основные, более интересные дела и доходы; чем меньше они требовали от учащихся, тем меньше было скандалов и жалоб, тем более было ими довольно учебное начальство.
Напомним, что Закон Божий преподавался исключительно православным. Дети других исповеданий в это время просто бездельничали.
Православие и цензура. Как известно, в царской России действовала цензура. Цензура в эпоху Александра III в большинстве случаев уже не была предварительной, цензор чаще всего читал книги после их выхода в свет, и если он находил что–то криминальное, начиналось обычное уголовное преследование. Сразу надо сказать, что собственно церковной цензуре (при Духовных академиях) подвергались только богословские книги. Понятно, что от неправославных книг эта цензура ожидала не более чем отсутствие грубых нападок на православие. Всей остальной литературой занималось Управление по делам печати МВД. Даже если эта цензура и выступала каким–либо образом в защиту православия, цензоры все равно были не священники, а чиновники, руководимые министерскими циркулярами и нисколько не интересовавшиеся тем, что думает церковь о такой защите.
Линия цензуры заключалась в том, что православие должно быть защищено от открытой брани, грубых нападок и призывов к насилию, и не более того. Если мы посмотрим на написанное Львом Толстым в адрес православной церкви, то увидим, что цензурой была зарезана где–то четверть его публицистики, наиболее резкая. Оставшихся трех четвертей, свободно публиковавшихся большими тиражами, прекрасно хватило для того, чтобы любой мало–мальски образованный человек знал, почему и на каких основаниях Толстой нападает на православие.
Книги же, косвенно подрывающие религию, то есть формирующие такую картину миру, в которой нет места религии, но при этом не говорящие о религии прямо, цензура неизменно пропускала. Не было речи о том, чтобы не публиковать сочинения Дарвина (да и сочинения Карла Маркса тоже). В принципе всё, что так или иначе относилось к науке, находилось вне внимания цензуры и, тем более, церкви.
Театральная цензура и цензура художественных выставок традиционно были несколько более жесткими. Неприятности случались у тех художников, которые пытались изобразить Христа как человека. Например, картину Поленова "Кто сам без греха?" почти уже запретили, но тут на выставку приехал Александр III, расхвалил полотно и купил его. Картину Ге "Сын человеческий", где Христос изображен сильно побитым и его жалко, цензура зарезала сразу же. А вот картины Перова, изображающие духовенство в малосимпатичном виде, никто не трогал.
Посты, церковные праздники, рабочие дни и публичные развлечения. В теории, все театры (и любые эстрадные и развлекательные представления) должны были прекращаться в первую, четвертую и страстную недели Великого поста и еще в 21 церковный праздничный день. На деле от этих требований закона делались большие отступления. В столицах императорские театры закрывались лишь на страстную неделю, вслед за ними выпросили себе исключение из правил и все другие театры. В провинции дело сильно зависело от местных властей, но всё шло к тому, чтобы усвоить столичные обычаи.
В праздничные и воскресные дни останавливались только казенные работы, все прочие подданные могли свободно и работать, и торговать, как то им было угодно. В целом, воскресенье было в старой России оживленным днем, в противоположность протестантским странам (в некоторых из которых всё закрыто по воскресеньям и в нашу эпоху).
В богадельнях, больницах, тюрьмах, солдатам в армии в пост действительно выдавали постную еду. Это правило никогда не распространялось на начальство. При дворе, для примера, традиционно постились только три дня в году, начиная со Страстного четверга и до Пасхи. Любого рода официальные обеды всегда были скоромными, независимо от дня по церковному календарю. Разумеется, никто не требовал подавать только постную еду от трактиров и ресторанов. Мясо свободно продавалось в посты, и его потребление падало не более, чем на треть–четверть (при том что православного населения было две трети).
Пропаганда православия. Главное, что надо знать о пропаганде казенного православия в старой России — это то, что для нее не существовало каналов. Государственных СМИ практически не было: радио и телевидения не существовало, казенные газеты печатали официальные объявления и никто их не читал. А частные газеты были чем консервативнее, тем непопулярнее. У знаменитых государственников, Каткова и князя Мещерского, было не более чем 15–20 тыс. читателей. Газеты же с большой аудиторией (по европейским меркам она все равно была ничтожной, до 200 тыс. экземпляров), даже если они были достаточно правыми и провластными, как "Новое время", держались независимо, осанну властям не пели, а к церкви часто относились и вовсе плохо. Разного рода патриотически–церковные народные листки, брошюрки печатались (часто с казенной субсидией) и раздавались народу в монастырях и по церковным праздникам, но писать убедительно на доступном людям языке никто не умел, и действие они оказывали слабое.
Пропагандистские усилия самой церкви были еще слабее. Авторская, прочитанная с энтузиазмом церковная проповедь было большой редкостью. Впрочем, это имело мало значения, так как образованые люди в церковь не ходили. Единственное, но очень яркое исключение — Иоанн Кронштадтский.
Не умея напрямую влить в умы желаемые идеи, правительство впустую надеялось на идеологизацию как косвенный результат обучения. Предполагалось, что дети в начальной школе укрепятся в послушании царю, изучаю Ноев потоп, гимназисты — разбирая стихи Державина, а взрослые люди — слушая в церкви высокопарный и бессодержательный манифест о рождении у царя очередной дочери.
Очевидно, что результатов, сравнимых с успехами современного российского правительства на ниве промывания мозгов, таким образом получиться не могло. Образованный класс еще с 1870–х начал проникаться левацкими/народническими идеями, и к 1890–м проникся ими почти полностью. За время обучения в высшем учебном заведении всякий студент наслушивался такого количества крамольных вещей и в руки ему попадало столько нелегальной литературы, что они полностью забивали впечатления от Закона Божия и весьма немногочисленных встреч с пропагандой в каком–либо ином виде.
Мой небольшой обзор посвящен тому, к чему привело слияние церкви и государства в позднеимперской России. Рассказ посвящен итогу синодальной эпохи, то есть только царствованию Николая II, ни к какому другому времени мое описание не относится. Еще раз подчеркну — я далеко не уверен в том, что современные события будут повторно развиваться таким же образом.
Главное, что нужно знать о контексте описываемых социальных явлений, это то, что "общественность", то есть люди со средним и высшим образованием, к началу 20 века почти полностью отошла от традиционного стиля православной религиозности. Образованный класс приблизительно поровну разделялся на открытых атеистов, деистов ("что–то такое есть, но не так узко, как учат в церкви") и формальных православных, которые не критиковали веру, но сами не исполняли обрядов, не ходили в церковь и не молились. Вера исчезала на глазах, и чем моложе был человек, тем с большей вероятностью он был атеистом.
Как чувствовали себя эти новые атеисты и деисты (формально числившиеся в православном исповедании) в мире, где церковь и государство были одним целым? Насколько православие сумело их допечь? Для начала мы разберем реальные проявления православия в публичной жизни, а затем перейдем к жизни частной и семейной.
Православие и образование. Закон Божий изучался в начальной, средней и высшей школе на всех годах обучения. В среднем, несчастным учащимся приходилось его зубрить по два урока в неделю. Каковы были последствия такого непрерывного православного обучения и какую реакцию оно вызывало?
Если говорить о результатах, то с точки зрения консерватора они были ужасны: чем дольше человек учился, тем меньше была вероятность, что он останется религиозным. Для людей с высшим образованием вера в том виде, который пропагандировался в учебном курсе (то есть с соблюдением обрядов) была уже курьезной редкостью.
Почему это происходило? Может быть, законоучителя умели как следует достать учащихся? Отнюдь нет. Закон Божий в средней школе был вялым и скучным предметом, священники преподавали его без энтузиазма, но зато, как правило, не требовали от детей ни внимания, ни знаний, ни уж, тем более, каких–то результатов в плане появления реальной веры. Ходить на эти уроки было нужно, а вот слушать, запоминать и тем более готовиться дома не требовалось. Экзамены были фикцией, отличникам всегда ставили высшие оценки (чтобы не портить аттестат), а всем остальным хорошие.
Если Закон Божий можно сравнить с каким–либо современным предметом, то это ОБЖ, в котором мы видим то же сочетание бессмысленности и нестрашности. Измученные лютой, огромной по объему латынью гимназисты обычно просто не обращали внимания на беззубый Закон Божий.
В высшей школе Закон Божий превращался в просто фикцию. Ходить на занятия было уже не надо, а хорошую оценку на экзамене ставили всякому, кто выдавил из себя пару связных фраз (удовлетворительную оценку — тому, кто не смог сделать и этого).
И только в начальной церковно–приходской школе в некоторых случаях детей учили Закону Божию чуть более серьезно. Но эта школа была короткой, трехлетней, и вней не учили серьезно ничему; да и вообще, учить маленьких и еще не научившихся читать детей религии рановато. А вот в земской школе (это была конкурентная по отношению к церковной школьная сеть) учителя обычно относились к Закону Божию и законоучителю плохо, и эта дисциплина обычно была задвинута в угол.
Как вообще получилось, что Закон Божий в образовании показал практические результаты, настолько отличные от изначальных намерений властей? На мой взгляд, основной причиной было отсутствие должным образом идеологизированных учителей. Священники, которым поручалось это преподавание, традиционно не умели и не любили что–либо объяснять (проповеди они тоже читали неохотно, и чаще всего по книжке), не интересовались убеждениями и внутренним миром верующих всех возрастов (платные требы их привлекали больше) и, главное, совсем не поддерживали казенный курс на насильное запихивание в детей православия. На их совершенно верный взгляд серьезно учить можно было лишь того, кто сам желает учиться. В практической плоскости священники были плохими учителями потому, что они были совместителями, у них были основные, более интересные дела и доходы; чем меньше они требовали от учащихся, тем меньше было скандалов и жалоб, тем более было ими довольно учебное начальство.
Напомним, что Закон Божий преподавался исключительно православным. Дети других исповеданий в это время просто бездельничали.
Православие и цензура. Как известно, в царской России действовала цензура. Цензура в эпоху Александра III в большинстве случаев уже не была предварительной, цензор чаще всего читал книги после их выхода в свет, и если он находил что–то криминальное, начиналось обычное уголовное преследование. Сразу надо сказать, что собственно церковной цензуре (при Духовных академиях) подвергались только богословские книги. Понятно, что от неправославных книг эта цензура ожидала не более чем отсутствие грубых нападок на православие. Всей остальной литературой занималось Управление по делам печати МВД. Даже если эта цензура и выступала каким–либо образом в защиту православия, цензоры все равно были не священники, а чиновники, руководимые министерскими циркулярами и нисколько не интересовавшиеся тем, что думает церковь о такой защите.
Линия цензуры заключалась в том, что православие должно быть защищено от открытой брани, грубых нападок и призывов к насилию, и не более того. Если мы посмотрим на написанное Львом Толстым в адрес православной церкви, то увидим, что цензурой была зарезана где–то четверть его публицистики, наиболее резкая. Оставшихся трех четвертей, свободно публиковавшихся большими тиражами, прекрасно хватило для того, чтобы любой мало–мальски образованный человек знал, почему и на каких основаниях Толстой нападает на православие.
Книги же, косвенно подрывающие религию, то есть формирующие такую картину миру, в которой нет места религии, но при этом не говорящие о религии прямо, цензура неизменно пропускала. Не было речи о том, чтобы не публиковать сочинения Дарвина (да и сочинения Карла Маркса тоже). В принципе всё, что так или иначе относилось к науке, находилось вне внимания цензуры и, тем более, церкви.
Театральная цензура и цензура художественных выставок традиционно были несколько более жесткими. Неприятности случались у тех художников, которые пытались изобразить Христа как человека. Например, картину Поленова "Кто сам без греха?" почти уже запретили, но тут на выставку приехал Александр III, расхвалил полотно и купил его. Картину Ге "Сын человеческий", где Христос изображен сильно побитым и его жалко, цензура зарезала сразу же. А вот картины Перова, изображающие духовенство в малосимпатичном виде, никто не трогал.
Посты, церковные праздники, рабочие дни и публичные развлечения. В теории, все театры (и любые эстрадные и развлекательные представления) должны были прекращаться в первую, четвертую и страстную недели Великого поста и еще в 21 церковный праздничный день. На деле от этих требований закона делались большие отступления. В столицах императорские театры закрывались лишь на страстную неделю, вслед за ними выпросили себе исключение из правил и все другие театры. В провинции дело сильно зависело от местных властей, но всё шло к тому, чтобы усвоить столичные обычаи.
В праздничные и воскресные дни останавливались только казенные работы, все прочие подданные могли свободно и работать, и торговать, как то им было угодно. В целом, воскресенье было в старой России оживленным днем, в противоположность протестантским странам (в некоторых из которых всё закрыто по воскресеньям и в нашу эпоху).
В богадельнях, больницах, тюрьмах, солдатам в армии в пост действительно выдавали постную еду. Это правило никогда не распространялось на начальство. При дворе, для примера, традиционно постились только три дня в году, начиная со Страстного четверга и до Пасхи. Любого рода официальные обеды всегда были скоромными, независимо от дня по церковному календарю. Разумеется, никто не требовал подавать только постную еду от трактиров и ресторанов. Мясо свободно продавалось в посты, и его потребление падало не более, чем на треть–четверть (при том что православного населения было две трети).
Пропаганда православия. Главное, что надо знать о пропаганде казенного православия в старой России — это то, что для нее не существовало каналов. Государственных СМИ практически не было: радио и телевидения не существовало, казенные газеты печатали официальные объявления и никто их не читал. А частные газеты были чем консервативнее, тем непопулярнее. У знаменитых государственников, Каткова и князя Мещерского, было не более чем 15–20 тыс. читателей. Газеты же с большой аудиторией (по европейским меркам она все равно была ничтожной, до 200 тыс. экземпляров), даже если они были достаточно правыми и провластными, как "Новое время", держались независимо, осанну властям не пели, а к церкви часто относились и вовсе плохо. Разного рода патриотически–церковные народные листки, брошюрки печатались (часто с казенной субсидией) и раздавались народу в монастырях и по церковным праздникам, но писать убедительно на доступном людям языке никто не умел, и действие они оказывали слабое.
Пропагандистские усилия самой церкви были еще слабее. Авторская, прочитанная с энтузиазмом церковная проповедь было большой редкостью. Впрочем, это имело мало значения, так как образованые люди в церковь не ходили. Единственное, но очень яркое исключение — Иоанн Кронштадтский.
Не умея напрямую влить в умы желаемые идеи, правительство впустую надеялось на идеологизацию как косвенный результат обучения. Предполагалось, что дети в начальной школе укрепятся в послушании царю, изучаю Ноев потоп, гимназисты — разбирая стихи Державина, а взрослые люди — слушая в церкви высокопарный и бессодержательный манифест о рождении у царя очередной дочери.
Очевидно, что результатов, сравнимых с успехами современного российского правительства на ниве промывания мозгов, таким образом получиться не могло. Образованный класс еще с 1870–х начал проникаться левацкими/народническими идеями, и к 1890–м проникся ими почти полностью. За время обучения в высшем учебном заведении всякий студент наслушивался такого количества крамольных вещей и в руки ему попадало столько нелегальной литературы, что они полностью забивали впечатления от Закона Божия и весьма немногочисленных встреч с пропагандой в каком–либо ином виде.
Теперь разберемся с тем, насколько православию удавалось вторгнуться в жизнь частную.
Обязательное посещение богослужений. Два разряда православных жителей Российской империи посещали церковную службу регулярно и в обязательном порядке — учащиеся средней (но не начальной) школы и солдаты. Школьники, как правило, могли легко отмазаться от воскресных служб в гимназическом храме — достаточно было принести записку от родителей о том, что ты ходишь в приходской храм вместе с семьей (разумеется, никто этого не проверял). В некоторой теории студентам также следовало посещать университетский храм, но на практике о том не было и речи. А вот солдатам и вправду приходилось выстаивать богослужения, молясь по команде унтер–офицера. На удачу, военные священники всегда служили скороговоркой и безбожно сокращали обряды. Кстати сказать, заключенные посещали церковь исключительно в добровольном порядке.
Чиновники сталкивались c богослужением периодически. Рано или поздно происходили какие–то церковные службы, на которые являлось начальство, и тем, кто как–то хотел выслужиться, приходилось идти тоже. Во–первых, иногда приезжее начальство (например, губернаторы, объезжавшие уезды) посещало праздничные богослужения. Во–вторых, специальные службы бывали приурочены к каким–то разовым событиям (например, к открытию дворянских собраний). В–третьих, молебнами сопровождалось открытие новых построек. Но, в любом случае, посещение таких служб было вопросом служебного этикета, а не формальной обязанностью.
Все остальные православные жители Российской империи ходили и не ходили в церковь по своему желанию. Никто не выяснял, посещают ли они храм, и не мог их заставить это делать.
Обязательное говение. В отношении учащихся, военнослужащих и чиновников правительство (очень поздно, в 1880–е) пошло дальше. От них требовалось обязательно говеть, то есть один раз в год поститься, исповедоваться и причащаться. Разумеется, служебное начальство не наблюдало за исповедью своими глазами, а удовлетворялось справкой из церкви. Немедленно эти справки привратились в нечто вроде современной диагностической карты для автомобиля — даже тот, кому хочется пройти дианостику по–честному, вынужден покупать карту у тех, кто не видел твоего автомобиля в глаза. Тот, к кому уж совсем пристало начальство (а справку и спрашивали далеко не везде), шел в ближайший храм, и там за маленькую денежку псаломщик выписывал ему липовую справку, не задавая лишних вопросов.
Заметим, что еще с начала 18 века в церквах велись исповедные росписи — список прихожан с пометками о том, кто исповедовался и кто причащался в данном году. Никто и никак не использовал эти данные, так что священники заполняли росписи для галочки.
Невозможность выйти из православия. До 1905 года из православного вероисповедания нельзя было перейти ни в какое другое. Во что на самом деле верил человек, никого не интересовало, но даже если кто–то открыто заявлял властям, что он не православный, а верит в Будду, это ни к чему не могло привести — процедуры формального исключения из православных просто не существовало.
Еще хуже было то, что при браках православных с инославными (браки православных с нехристианами и вовсе воспрещались) дети автоматически записывались в православные, в чем бы ни заключалась реальная религия, исповедуемая в семье. В Прибалтике и в Польше накопилось несколько сот тысяч крестьян–католиков или протестантов, очень давно, по всяким недоразумениям, записанным в православие, и никогда его реально не исповедавших.
В 1905 ситуация изменилась — было разрешено переходить из любого исповедания в любое, при соблюдении не особо утомительных формальностей. В 1906–1913 годах из православия вышло 450 тыс. человек (0.5%), преимущественно католиков. Но выписаться в атеисты по–прежнему было нельзя, каждый подданный империи учитывался как принадлежащий к какому–либо исповеданию.
Церковные браки и крещение новорожденных. Для всех лиц признанных исповеданий регистрация актов гражданского состояния была поручена соответствующему духовенству. Следовательно, заключение брака было возможно только через обряд венчания, а регистрация рождения — только через обряд крещения; с церковными же похоронами ни к кому не приставали. А вот христианам непризнанных (так называемых "терпимых") исповеданий, прежде всего старообрядцам, было проще — их браки, рождения и смерти регистрировала полиция, без всяких церемоний.
Атеистам (а их в образованном классе было очень много) были неприятны обязательные церковные обряды, но духовенство в городах было приучено держаться тактично. Если священник видел, что перед ним реально неверующий человек, он проводил службу быстрее, не требовал креститься, молиться и т.п., не лез с поучениями.
Духовенство не любило навязываться, не поддерживало идею обязательного православия и было бедным. Это приводило к тому, что, скажем, католик, по недоразумению числившийся православным, реально крестил детей и венчался в костеле (за закрытыми дверями), а необходимые справки за умеренную мзду получал в православной церкви, без реального совершения обряда. Об этом старались не говорить, так как с обоими священниками, и православным, и католическим, за такое могли случиться большие неприятности.
Необходимо заметить, что церковь того времени также полностью игнорировала канонические требования к браку. Люди образованного класса, особенно дворяне, постоянно женились на двоюродных сестрах, свояченицах, падчерицах.
Затруднения с разводами. Самые большие неприятности православие сумело причинить людям в бракоразводной сфере. В теории, православным получить развод просто — достаточно супружеской измены (то есть, в практической плоскости, простого заявления о ней одной стороны). На самом же деле развод был очень долгой (не меньше года) и очень дорогой (как минимум годовой доход интеллигента средней руки) процедурой. Деньги, разумеется, уходили на взятки лжесвидетелям (настоящие обстоятельства дела никого не интересовали) и консисторским чиновникам. В 1910–х на 100млн православных приходилось всего лишь 3 тыс. разводов в год. Легко догадаться, что развод, как всякая редкая и дорогая вещь, был весьма моден и демонстрировал принадлежность разведенного к элите.
Поборы. Образованный класс не сталкивался ни с обязательными платежами церкви, ни с попрошайничеством. Волей–неволей приходилось платить только за венчание и крещение детей, но такие события случаются редко, а плата была незначительной. Ничего похожего на современный германский церковный налог в старой России не существовало, и церковь жила (частно бедно), не выпрашивая денег у тех, кто не имел к ней сочувствия. В деревне ситуация была другой, там духовенству приходилось и клянчить, и вымогать за требы такие деньги, какие крестьяне не желали платить. Но в городе этого не происходило. Если кто и приходил клянчить у барина деньги на Пасху, так это дворники, прислуга и городовые. Церковный причт обходил лишь те дома, в которых ему симпатизировали.
Итоги. Итак, мы видим, что старая Россия смогла успешно справиться с негативными проявлениями всеобъемлющего казенного православия. Без протестов, без насилия и без революций влияние церкви на общественную жизнь — теоретически огромное — было сведено почти что к нулю. Тот, кто не верил, сталкивался с религией редко, и только в виде каких–то скучных, но легкопреодолимых формальностей (типа современной необходимости менять права раз в десять лет и получать для этого медсправку). Да, церкви и колокольный звон занимали в городах того времени большое и видное место, но при этом нерелигиозный человек мог свободно жить, вовсе не замечая православия в его сущностных или задевающих его лично проявлениях. Спрашивать человека о том, верит ли он в бога, и уж тем более укорять неверующих считалось верхом неприличия. Никто, ни духовенство, ни учителя, ни начальники, ни верующие знакомые, не совался атеистам в душу, не попрекал неверием, не лез с проповедями к тем, кто о том не просил.
По большому счету, российское общество смогло самостоятельно, вопреки государственной политике, к 1913 году изжить религию в ее казенно–принудительной версии. Для этого от людей потребовалось немного — всего лишь спокойствие, неприятие фанатизма и ханжества, терпимость и уважение к мнению другого. И это дает на надежду на то, что мы сможем еще раз, тем же самым способом, справиться очередной с реинкарнацией церковно–государственного монстра.
Обязательное посещение богослужений. Два разряда православных жителей Российской империи посещали церковную службу регулярно и в обязательном порядке — учащиеся средней (но не начальной) школы и солдаты. Школьники, как правило, могли легко отмазаться от воскресных служб в гимназическом храме — достаточно было принести записку от родителей о том, что ты ходишь в приходской храм вместе с семьей (разумеется, никто этого не проверял). В некоторой теории студентам также следовало посещать университетский храм, но на практике о том не было и речи. А вот солдатам и вправду приходилось выстаивать богослужения, молясь по команде унтер–офицера. На удачу, военные священники всегда служили скороговоркой и безбожно сокращали обряды. Кстати сказать, заключенные посещали церковь исключительно в добровольном порядке.
Чиновники сталкивались c богослужением периодически. Рано или поздно происходили какие–то церковные службы, на которые являлось начальство, и тем, кто как–то хотел выслужиться, приходилось идти тоже. Во–первых, иногда приезжее начальство (например, губернаторы, объезжавшие уезды) посещало праздничные богослужения. Во–вторых, специальные службы бывали приурочены к каким–то разовым событиям (например, к открытию дворянских собраний). В–третьих, молебнами сопровождалось открытие новых построек. Но, в любом случае, посещение таких служб было вопросом служебного этикета, а не формальной обязанностью.
Все остальные православные жители Российской империи ходили и не ходили в церковь по своему желанию. Никто не выяснял, посещают ли они храм, и не мог их заставить это делать.
Обязательное говение. В отношении учащихся, военнослужащих и чиновников правительство (очень поздно, в 1880–е) пошло дальше. От них требовалось обязательно говеть, то есть один раз в год поститься, исповедоваться и причащаться. Разумеется, служебное начальство не наблюдало за исповедью своими глазами, а удовлетворялось справкой из церкви. Немедленно эти справки привратились в нечто вроде современной диагностической карты для автомобиля — даже тот, кому хочется пройти дианостику по–честному, вынужден покупать карту у тех, кто не видел твоего автомобиля в глаза. Тот, к кому уж совсем пристало начальство (а справку и спрашивали далеко не везде), шел в ближайший храм, и там за маленькую денежку псаломщик выписывал ему липовую справку, не задавая лишних вопросов.
Заметим, что еще с начала 18 века в церквах велись исповедные росписи — список прихожан с пометками о том, кто исповедовался и кто причащался в данном году. Никто и никак не использовал эти данные, так что священники заполняли росписи для галочки.
Невозможность выйти из православия. До 1905 года из православного вероисповедания нельзя было перейти ни в какое другое. Во что на самом деле верил человек, никого не интересовало, но даже если кто–то открыто заявлял властям, что он не православный, а верит в Будду, это ни к чему не могло привести — процедуры формального исключения из православных просто не существовало.
Еще хуже было то, что при браках православных с инославными (браки православных с нехристианами и вовсе воспрещались) дети автоматически записывались в православные, в чем бы ни заключалась реальная религия, исповедуемая в семье. В Прибалтике и в Польше накопилось несколько сот тысяч крестьян–католиков или протестантов, очень давно, по всяким недоразумениям, записанным в православие, и никогда его реально не исповедавших.
В 1905 ситуация изменилась — было разрешено переходить из любого исповедания в любое, при соблюдении не особо утомительных формальностей. В 1906–1913 годах из православия вышло 450 тыс. человек (0.5%), преимущественно католиков. Но выписаться в атеисты по–прежнему было нельзя, каждый подданный империи учитывался как принадлежащий к какому–либо исповеданию.
Церковные браки и крещение новорожденных. Для всех лиц признанных исповеданий регистрация актов гражданского состояния была поручена соответствующему духовенству. Следовательно, заключение брака было возможно только через обряд венчания, а регистрация рождения — только через обряд крещения; с церковными же похоронами ни к кому не приставали. А вот христианам непризнанных (так называемых "терпимых") исповеданий, прежде всего старообрядцам, было проще — их браки, рождения и смерти регистрировала полиция, без всяких церемоний.
Атеистам (а их в образованном классе было очень много) были неприятны обязательные церковные обряды, но духовенство в городах было приучено держаться тактично. Если священник видел, что перед ним реально неверующий человек, он проводил службу быстрее, не требовал креститься, молиться и т.п., не лез с поучениями.
Духовенство не любило навязываться, не поддерживало идею обязательного православия и было бедным. Это приводило к тому, что, скажем, католик, по недоразумению числившийся православным, реально крестил детей и венчался в костеле (за закрытыми дверями), а необходимые справки за умеренную мзду получал в православной церкви, без реального совершения обряда. Об этом старались не говорить, так как с обоими священниками, и православным, и католическим, за такое могли случиться большие неприятности.
Необходимо заметить, что церковь того времени также полностью игнорировала канонические требования к браку. Люди образованного класса, особенно дворяне, постоянно женились на двоюродных сестрах, свояченицах, падчерицах.
Затруднения с разводами. Самые большие неприятности православие сумело причинить людям в бракоразводной сфере. В теории, православным получить развод просто — достаточно супружеской измены (то есть, в практической плоскости, простого заявления о ней одной стороны). На самом же деле развод был очень долгой (не меньше года) и очень дорогой (как минимум годовой доход интеллигента средней руки) процедурой. Деньги, разумеется, уходили на взятки лжесвидетелям (настоящие обстоятельства дела никого не интересовали) и консисторским чиновникам. В 1910–х на 100млн православных приходилось всего лишь 3 тыс. разводов в год. Легко догадаться, что развод, как всякая редкая и дорогая вещь, был весьма моден и демонстрировал принадлежность разведенного к элите.
Поборы. Образованный класс не сталкивался ни с обязательными платежами церкви, ни с попрошайничеством. Волей–неволей приходилось платить только за венчание и крещение детей, но такие события случаются редко, а плата была незначительной. Ничего похожего на современный германский церковный налог в старой России не существовало, и церковь жила (частно бедно), не выпрашивая денег у тех, кто не имел к ней сочувствия. В деревне ситуация была другой, там духовенству приходилось и клянчить, и вымогать за требы такие деньги, какие крестьяне не желали платить. Но в городе этого не происходило. Если кто и приходил клянчить у барина деньги на Пасху, так это дворники, прислуга и городовые. Церковный причт обходил лишь те дома, в которых ему симпатизировали.
Итоги. Итак, мы видим, что старая Россия смогла успешно справиться с негативными проявлениями всеобъемлющего казенного православия. Без протестов, без насилия и без революций влияние церкви на общественную жизнь — теоретически огромное — было сведено почти что к нулю. Тот, кто не верил, сталкивался с религией редко, и только в виде каких–то скучных, но легкопреодолимых формальностей (типа современной необходимости менять права раз в десять лет и получать для этого медсправку). Да, церкви и колокольный звон занимали в городах того времени большое и видное место, но при этом нерелигиозный человек мог свободно жить, вовсе не замечая православия в его сущностных или задевающих его лично проявлениях. Спрашивать человека о том, верит ли он в бога, и уж тем более укорять неверующих считалось верхом неприличия. Никто, ни духовенство, ни учителя, ни начальники, ни верующие знакомые, не совался атеистам в душу, не попрекал неверием, не лез с проповедями к тем, кто о том не просил.
По большому счету, российское общество смогло самостоятельно, вопреки государственной политике, к 1913 году изжить религию в ее казенно–принудительной версии. Для этого от людей потребовалось немного — всего лишь спокойствие, неприятие фанатизма и ханжества, терпимость и уважение к мнению другого. И это дает на надежду на то, что мы сможем еще раз, тем же самым способом, справиться очередной с реинкарнацией церковно–государственного монстра.